Неточные совпадения
Не слушая ни Алину, ни ее, горбатенькая все таскала детей, как собака щенят. Лидия, вздрогнув, отвернулась в сторону, Алина и Макаров стали снова
сажать ребятишек
на ступени, но девочка,
смело взглянув
на них умненькими глазами, крикнула...
Наконец обратился к саду: он решил оставить все старые липовые и дубовые деревья так, как они есть, а яблони и груши уничтожить и
на место их
посадить акации; подумал было о парке, но, сделав в уме примерно
смету издержкам, нашел, что дорого, и, отложив это до другого времени, перешел к цветникам и оранжереям.
— Экая здоровая старуха, эта ваша бабушка! —
заметил Марк, — я когда-нибудь к ней
на пирог приду! Жаль, что старой дури набито в ней много!.. Ну я пойду, а вы присматривайте за Козловым, — если не сами, так
посадите кого-нибудь. Вон третьего дня ему мочили голову и велели
на ночь сырой капустой обложить. Я заснул нечаянно, а он, в забытьи, всю капусту с головы потаскал да съел… Прощайте! я не спал и не ел сам. Авдотья меня тут какой-то бурдой из кофе потчевала…
— Черный нос, значит, из злых, из цепных, — важно и твердо
заметил Коля, как будто все дело было именно в щенке и в его черном носе. Но главное было в том, что он все еще изо всех сил старался побороть в себе чувство, чтобы не заплакать как «маленький», и все еще не мог побороть. — Подрастет, придется
посадить на цепь, уж я знаю.
— Да-с, сбежала-с, я имел эту неприятность, — скромно подтвердил Максимов. — С одним мусью-с. А главное, всю деревушку мою перво-наперво
на одну себя предварительно отписала. Ты, говорит, человек образованный, ты и сам найдешь себе кусок. С тем и
посадила. Мне раз один почтенный архиерей и
заметил: у тебя одна супруга была хромая, а другая уж чресчур легконогая, хи-хи!
Вошедший
на минутку Ермолай начал меня уверять, что «этот дурак (вишь, полюбилось слово! —
заметил вполголоса Филофей), этот дурак совсем счету деньгам не знает», — и кстати напомнил мне, как лет двадцать тому назад постоялый двор, устроенный моей матушкой
на бойком месте,
на перекрестке двух больших дорог, пришел в совершенный упадок оттого, что старый дворовый, которого
посадили туда хозяйничать, действительно не знал счета деньгам, а ценил их по количеству — то есть отдавал, например, серебряный четвертак за шесть медных пятаков, причем, однако, сильно ругался.
— И
заметьте, — отвечал я ему, — как далеко идет это различие: в Москве вас непременно
посадят на съезжую, а в Петербурге сведут
на гауптвахту.
Дойдя до холмика, они уселись
на нем все трое. Когда мать приподняла мальчика с земли, чтобы
посадить его поудобнее, он опять судорожно схватился за ее платье; казалось, он боялся, что упадет куда-то, как будто не чувствуя под собой земли. Но мать и
на этот раз не
заметила тревожного движения, потому что ее глаза и внимание были прикованы к чудной весенней картине.
Я выудил уже более двадцати рыб, из которых двух не мог вытащить без помощи Евсеича; правду сказать, он только и делал что снимал рыбу с моей удочки,
сажал ее в ведро с водой или насаживал червяков
на мой крючок: своими удочками ему некогда было заниматься, а потому он и не
заметил, что одного удилища уже не было
на мостках и что какая-то рыба утащила его от нас сажен
на двадцать.
Зинаида опять рассмеялась… Я успел
заметить, что никогда еще не было у ней
на лице таких прелестных красок. Мы с кадетом отправились. У нас в саду стояли старенькие качели. Я его
посадил на тоненькую дощечку и начал его качать. Он сидел неподвижно, в новом своем мундирчике из толстого сукна, с широкими золотыми позументами, и крепко держался за веревки.
Княжна любит детей. Часто она затевает детские вечеринки и от души занимается маленькими своими гостями. Иногда случается ей
посадить себе
на колени какого-нибудь туземного малютку; долго она нянчится с ним, целует и ласкает его; потом как будто задумается, и вдруг начнет целовать, но как-то болезненно, томительно. «Ишь как ее разобрало! — глубокомысленно
замечают крутогорцы, — надо, ох, надо Антигоне мужа!»
Большов. Уж ты скажи, дочка: ступай,
мол, ты, старый черт, в яму! Да, в яму! В острог его, старого дурака. И за дело! — Не гонись за большим, будь доволен тем, что есть. А за большим погонишься, и последнее отнимут, оберут тебя дочиста. И придется тебе бежать
на Каменный мост да бросаться в Москву-реку. Да и оттедова тебя за язык вытянут да в острог
посадят.
— Видишь, государь: Володимир-то Андреич раздумал государство мутить, да бояре-то не раздумали. Они себе
на уме; не удалось,
мол, его
на царство
посадить, так мы
посадим…
Это была особа старенькая, маленькая, желтенькая, вострорылая, сморщенная, с характером самым неуживчивым и до того несносным, что, несмотря
на свои золотые руки, она не находила себе места нигде и попала в слуги бездомовного Ахиллы, которому она могла сколько ей угодно трещать и чекотать, ибо он не
замечал ни этого треска, ни чекота и самое крайнее раздражение своей старой служанки в решительные минуты прекращал только громовым: «Эсперанса, провались!» После таких слов Эсперанса обыкновенно исчезала, ибо знала, что иначе Ахилла схватит ее
на руки,
посадит на крышу своей хаты и оставит там, не снимая, от зари до зари.
Даже самая кара их имеет свойство далеко не «планидное», ибо, настигая одних, она не
замечает, что тут же рядом стоят десятки и сотни других, которых тоже не мешает подобрать и
посадить на съезжую.
Аристарх (не
замечая Силана). Ишь хитрит, ишь лукавит. Погоди ж ты, я тебя перехитрю. (Вынимает удочку и поправляет). Ты хитра, а я хитрей тебя; рыба хитра, а человек премудр, божьим произволением… (Закидывает удочку). Человеку такая хитрость дана, что он надо всеми, иже
на земле и под землею и в водах… Поди сюда! (Тащит удочку). Что? Попалась? (Снимает рыбу с крючка и
сажает в садок).
— Однако тебе это всё равно. И колдун — человек. Ты вот что знай: город — он опасный, он вон как приучает людей: жена у человека
на богомолье ушла, а он сейчас
на её место стряпуху
посадил и — балуется. А старик такого примера показать не может… Я и говорю, что,
мол, тебе с ним ладно будет, надо думать. Будешь ты жить за ним, как за кустом, сиди да поглядывай.
Небось он не
смел сажать французских офицеров
на мельницу — хоц таузент!
Но ему говорят, что пора служить… он спрашивает зачем! ему грозно отвечают, что 15-ти лет его отец был сержантом гвардии; что ему уже 16-ть, итак… итак… заложили бричку,
посадили с ним дядьку, дали 20 рублей
на дорогу и большое письмо к какому-то правнучетному дядюшке… ударил бич, колокольчик зазвенел… прости воля, и рощи, и поля, прости счастие, прости Анюта!.. садясь в бричку, Юрий встретил ее глаза неподвижные, полные слезами; она из-за дверей долго
на него смотрела… он не мог решиться подойти, поцеловать в последний раз ее бледные щечки, он как вихорь промчался мимо нее, вырвал свою руку из холодных рук Анюты, которая мечтала хоть
на минуту остановить его… о! какой зверской холодности она приписала мой поступок, как
смело она может теперь презирать меня! — думал он тогда…
— Не
сметь меня касаться! — рявкнул поручик и, оттолкнув его,
посадил в кресло,
на револьвер. Тогда Яков, закрыв лицо руками, скрывая слёзы, замер в полуобмороке, едва слыша, сквозь гул в голове, крики Полины...
Впрочем, кого ни
посади, все было бы то же самое; а что я только знаю, так это то, что он, Иван-то Семенович, был мне давно подозрителен, я про него давно
замечал: старикашка такой скверный, гадкий такой, — говорят,
на проценты дает и жидовские проценты берет.
— Мартын Харлов, столбовой дворянин! — продолжал пищать Сувенир. — Важность-то какую
на себя напустил, фу ты ну ты! Не подходи,
мол, зашибу! А как именье свое от большого ума стал отдавать да делить — куды раскудахтался! «Благодарность! — кричит, — благодарность!» А меня-то за что обидел? Не наградил? Я, быть может, лучше бы восчувствовал! И, значит, правду я говорил, что
посадят его голой спиной…
На щитах
посадили витязя, от ран ослабевшего, но он собрал изнуренные силы, поднял томную голову, оперся
на меч свой и вещал твердым голосом...
Анна Петровна. Это уже слишком, Софи! Не
смеете вы этого делать! Никто не стоит того, чтоб…
на коленях… (Поднимает ее и
сажает.) Вы… женщина!
— Известно что, — отвечал Артемий. — Зачал из золотой пушки палить да вещбу говорить — бусурманское царство ему и покорилось. Молодцы-есаулы крещеный полон
на Русь вывезли, а всякого добра бусурманского столько набрали, что в лодках и положить было некуда: много в воду его
пометали. Самого царя бусурманского Стенька Разин
на кол
посадил, а дочь его, царевну, в полюбовницы взял. Дошлый казак был, до девок охоч.
Не
смел Алексей сесть
на диван, крытый бархатом, но с приветливой улыбкой взял Колышкин его за руку и, подтащив к дивану, чуть не силком
посадил его промеж себя и англичанина.
Сначала они ездили шагом, потом рысью. Потом привели маленькую лошадку. Она была рыжая, и хвост у нее был обрезан. Ее звали Червончик. Берейтор засмеялся и сказал мне: «Ну, кавалер, садитесь». Я и радовался, и боялся, и старался так сделать, чтоб никто этого не
заметил. Я долго старался попасть ногою в стремя, но никак не мог, потому что я был слишком мал. Тогда берейтор поднял меня
на руки и
посадил. Он сказал: «Не тяжел барин, — фунта два, больше не будет».
— Скажи бабушке, что я не пойду. Скажи ей, что я
посадила большое пятно
на платье и не
смею выйти. Скажи, голубушка Бэлла!
И Антон,
посадив переводчика
на мель, спешил от него к палатным мастерам, с которыми приехал из Германии.
Поставив таким образом в затруднение правительницу, Шетарди торжествовал, и теперь, когда к нему неспроста — он понял это — пришел врач и доверенное лицо цесаревны Елизаветы — Лесток, маркиз нашел, что придуманная им
месть Анне Леопольдовне недостаточна, что есть еще другая — горшая: очистить русский престол от Брауншвейгской фамилии и
посадить на него дочь Петра Великого, заменив, таким образом, ненавистное народу немецкое влияние — французским.
— Тогда гуляй
мечи на смертном раздолье! Весь Новгород затопим вражеской кровью, всех неприязненных нам людей — наповал, а если захватим Назария, да живьем еще, я выдавлю из него жизнь по капле. Мало ли мешал он мне, да и тебе; бывало, ни
на вече, ни
на встрече шапки не ломал. А Захария
посадим верхом
на кол, да и занесем в его притон — Москву. Нужды нет, что этот жирный бык не бодается, терпеть нам его не след.
— Тогда гуляй
мечи на смертном раздолье! Весь Новгород затопим вражеской кровью, всех неприязненных нам людей — наповал, а если захватим Назария, да живьем еще, я выдавлю из него жизнь по капле. Мало ли мешал он мне, да и тебе, ни
на вече, ни
на встрече шапки не ломал. А Захария
посадим верхом
на кол, да и занесем в его притон — Москву. Нужды нет, что этот жирный бык не бодается, терпеть нам его не след.
Как-то, в самую скучную летнюю пору, в город заехал жонглер и, ходя по городу, давал, где его принимали, свои незамысловатые представления, из коих одно пришлось очень по вкусу господам офицерам: артист
сажал свою дочь
на стул, плотно подвигая его спинкой к стене, и, достав из мешка несколько кинжалов,
метал их в стену так, что они втыкались, обрамливая голову девушки со всех сторон, но нигде ее не задевая.
Испытуемый «иновер» знал по достоверным слухам, что бы такое с ним произошло, если бы он
посмел сказать, что он не уважает угодника, за которого стоит фарбованский пан… Он бы сейчас узнал — крепки ли стулья,
на которых Степан Иванович
сажает своих гостей, и гибки ли лозы, которые растут, купая свои веточки в водах Супоя. А потому каждый инославец, которому посчастливилось расположить к себе Вишневского до того, что он уже заговорил о вере, — отвечал ему как раз то, что требовалось по чину «приятия».